ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ
КАТАРСКИЕ ЖЕНЩИНЫ
Мир светский и любящий подискутировать?
В окситанском аристократическом обществе не было никакого коллективного мифа, рассматривавшего рыцарство как священную институцию божественного порядка. В то время, как куртуазные романы на языке Ойль, написанные в артуровском стиле, пересмотренные и откорректированные в цистерцианском духе, сосредотачивались в начале XIII века на квази-христологическом персонаже Галахеда и на квази-литургической теме (святого) Грааля, единственный роман такого рода, написанный на языке Ок, Роман о Жофре, представлял Южной публике всего лишь забавную пародию на лишенную юмора атмосферу северного рыцарства. Единственный окситанский роман, не являющийся шуточным, - Фламенка – написанный в то же самое время, представляет соой яркую иллюстрацию обычаев и исступлений весьма профанной любви, когда религиозная практика выглядит просто дополнительной декорацией, на фоне которой разворачивается интрига…
Разумеется, в этом обществе, пропитанном остатками римского права, - даже очень искаженного - рыцари всегда были теми, кто носит меч и профессионально владеет им. Но при этом они не обязательно принадлежали к сеньоральной знати, и с интересом наблюдали за процедурными играми тулузских юристов. Это правда, что при мелких дворах совладельцев, бедных, но любящих все шикарное и утонченное, Искусство Любви шло рука об руку с дорогой Добра для великодушных в любви дам. Правда и то, что рационалистическое христианство Добрых Людей, не использовавшее ни символов, ни распятий, ни специальных культовых сооружений, смогло достаточно сильно релятивизировать понятие священного в видимом мире.
Как могли окситанские аристократы, привыкшие слушать, как Добрые Христиане высмеивают католические предрассудки, сравнивают статуи святых в часовнях с идолопоклонством, а таинство евхаристии с явной ложью, могли повестись на историю о крови Христовой, о которой рассказывается в романах о Граале? И наоборот. Как могло общество, способное выразить в своей наиболее утонченной литературной культуре, что целью долгих куртуазных поисков является расцветание Искусства любить, могло питать интерес к романам о благочестивой и ограниченной мудрости, указующей исключительно на дорогу в Рай?
Однако, даже если здесь лучше, чем в других местах, родилась и развилась некая профанная культура, и даже если христианство, не сакрализующее ничего видимого и основывающее свой дискурс на логическом прочтении Писаний, могло укрепиться здесь глубоко и серьезно, и даже если юридические рамки римского права и муниципальных структур больше, чем в других местах, видоизменили здесь жесткий и насильственный порядок феодализма, даже если Римская Церковь здесь высмеивалась, демифологизировалась, а знатное сословие рассматривало ее как конкурента, все равно очень трудно применить к средневековому окситанскому обществу анахроническое определение «светское». Лучше поговорим о некотором профанном рационализме этого общества, мало заинтересованного в священных мистериях и предпочитающего ораторские диспуты об экзегезе Писания докторов права и теоретиков поэзии агиографическим рассказам о чудесах святых[1].
Христианство, основанное на умозаключениях, а не на мистическом воображении, прекрасно им подходило. Также им явно подходил социальный и политический порядок, отрицавший всякое подчинение светской власти духовной, точно так же, как им нравилось искусство любить и быть куртуазным, основанное на красивых словах и открытое к радости.
Как бы там ни было, внутри этого общества на переломном этапе, где схватились между собой paratge и коммерческая логика, было много лазеек для проникновения катаризма. Сastrum был местом, где встречались и контрасты и утонченность, и потому, начиная с личного и искреннего вовлечения благородных дам, катаризм приобрел здесь естественную динамику развития. Относительная насильственность повседневной жизни этого видоизменяющегося феодального общества явно смягчалась как распространением куртуазии, так и появлением катарских монахов среди представителей феодальных линьяжей – и очень часто при активном участии женщин. Кроме того, Добрые Люди, отвергающие всякое человеческое правосудие во имя заповеди «Не суди», пытались вмешиваться в качестве советников в конфликты между знатью, предлагая компромиссные пути, когда никто не был осужден, и право каждого было соблюдено. Нет сомнений, что феодальные насилие и произвол, явно видимые в Лангедоке в середине XII века, постепенно утихали и смягчались на протяжении последующих десятилетий, благодаря объединенным усилиям ереси и куртуазии…
[1] Нам известны тексты под названием Tensons (тенцоны) или соревнования. Это прекрасно рифмованные тексты дискуссий между трубадурами о «любовной юриспруденции», являющиеся, можно сказать, более смелыми упражнениями в стиле, чем шедеврами вдохновения.
